Слова, которые мне уже не принадлежат

Авторская фотокнига, созданная по мотивам романа Жан-Поля Сартра «Тошнота».

 

Тошнота — это невозможность самого ближайшего и казавшегося очевидным будущего, отсутствие воли.

Тошнота — это отрицание прошлого, обесценившиеся воспоминания, пустота и забвение.

Остается только единственная реальность «здесь и сейчас» — а это уже дело фотографии.

Эта книга — не просто серия фотографий, вдохновленная знаменитым романом Сартра, но попытка создать цельное художественное произведение, в котором изображения не превращаются в иллюстрации к тексту, а текст не становится подписями под фотографиями. В хрупком равновесии между ними — время, проведенное на улицах нескольких городов, время, проведенное за чтением книг и надежда вырваться из настоящего.

 

В книге использованы фрагменты романа Жан-Поля Сартра «Тошнота».

Русский перевод: Юлиана Яхнина

Английский перевод: Ллойд Александер

Фотографии, концепция, дизайн и верстка: Дмитрий Хованский

Издание на русском, французском и английском языках.

 

Отпечатано в типографии «Репаблика», Москва.

Количество страниц: 112

Размеры книги: 260х152х20 мм

Бумага: Munken Pure 150 g/m2

Гарнитура: Original Garamond

Тираж книги: 20 номерных экземпляров

 

Москва, 2018 г.

 

 

 

 

 

PRO DOMO

 

– Радость моя, но, если ты прочитаешь такие книги сейчас,
что ты станешь делать, когда вырастешь большой?
– Я их буду жить.
Жан-Поль Сартр, «Слова»

 

Лето восемнадцатого года закончилось. Иду по улице, снимаю с полки книгу.

Книги стоят рядом с книгами. Люди идут рядом с людьми. Впереди всегда чьи-то спины, позади – лица, которых больше не будет. Хочется верить, что видел их раньше, что запомнил и можешь представить в любой момент какой-нибудь мясистый красный нос, чье тяжелое дыхание затихает и успокаивается с каждым твоим шагом, тонкие розоватые губы и зелень больших детских глаз, неслышно промелькнувших и исчезнувших за левым плечом, смех маленьких каблучков, отставших уже на несколько лет. Всегда есть спины прохожих, а лица исчезают, поравнявшись с тобой на короткий миг, исчезают с поразительным упрямством. Моим? Их? Выбираешь другую дорогу, но все повторяется: лица и спины, корешки и обрезы, смех и шелест страниц.

Берешься за слово, когда отчаиваешься пробраться внутрь какой-нибудь особенно глубокой тени, внутрь полуслепой и плоской по твоей вине фигуры, – надорвать пиджак так, чтобы пятно подкладки расплылось посередине безголовой спины, запустить туда руку – в засаленное тепло, куда идут уже следом сырость, холод и воспаление, – гладкая или шершавая горбатая чернота вторит движению пальцев, сверху вниз и вовнутрь, – так гладить книгу по корешку, а после попытаться ухватить ее, оторвать от смыкающихся человеческих толп, месящих первую осеннюю грязь на новых и древних плитках одной столицы, другой, третьей. Читаешь слова раньше, чем успеваешь их написать, пишешь прежде, чем прочувствовать до конца.

Восемнадцатый корешок в ряду других на полке, и кто поручится, что этот почтенный господин с улыбкой французского комика, в сером твидовом пиджаке и черном галстуке не должен стоять рядом с очкариком в бордовом переплете, читающим Дайера или Краусс (а может быть Кальвино или Эко? Гессе или Манна? Борхеса или Кортасара? Танидзаки или Кавабату?..) в мягкой обложке с предательски загнутыми уголками на каждой восьмой-десятой странице? Романы и повести смеются, -логии и -ведения хмурят лоб – все над одним и тем же; пока господин с улыбкой французского комика учит тебя недостижимости будущего и невозможности прошлого, высоколобый английский публицист тянет ниточки от одного к другому. А ты, растерявшись, стоишь посреди улицы и не глядя спускаешь затвор фотокамеры.

Слова или фотографии, – об этом надо писать картины.

Вчерашний день проболтнулся дугой холодного дождя, и одна из тысячи книг была дочитана, несколько раз перевернута и взвешена, запомнена легкой шероховатостью своей обложки и мягким голосом пухлых страниц так, что обутые по-летнему ноги давно промокли, а куртка, принявшая на себя главный удар, давила на плечи уходящим в прошлое ледяным грузом, замершей навсегда фотографической позой, по которой потомки должны будут определить «случайность» момента: неловкую руку, кривую ногу, язык, выпавший из полуоткрытого рта, но главное – мысль, мысли о свершенном или грядущем, замершие на долю секунды и превращенные в лист бумаги. Завтрашний день разгорится по твоей воле, хотя дождь и не перестанет идти. Странный француз (с улыбкой комика) долго уверял меня в том, что сотворить свое завтра куда труднее, чем поднять руку и бросить камешек в воду, – лишенный воли, запутавшийся и заплутавший в череде шумных городских улиц, где свет из окон льют на твою голову как помои, а шум гвоздями вбивают в уши, – старый француз, вместе со своим веком заразившийся психологией, – почему бы и мне не начать с этой детской игры?

Чур, я посередине, между вчера и сегодня. Обгоняю прохожих, не обращая внимания на их лица, расталкиваю рваные пиджаки, серые корешки, пишу, упрямствую, читаю и фотографирую, раскидываю руки, переворачиваю страницу с напечатанными на ней словами, которые мне уже не принадлежат…

Д.Х.